- Угроза применения силы в первые два дня путча была очень серьезной. В город собирались ввести войска и танки, а мы поняли, что наше лучшее оружие - это поддержка людей, ленинградцев.

Как ни странно, массовый протест - гарантия того, что все пройдет относительно мирно, не по кровавому сценарию, - не будут силовые структуры стрелять по такому количеству народа. (Помню, через много лет после тех событий, общаясь с милиционерами, услышал такую шутку: «Пока вас 500 человек и вы протестуете, мы будем вас забирать. Когда будет 5 тысяч - мы будем наблюдать. А будет 50 тысяч человек - мы сами к вам присоединимся».) Тогда же, 20 августа, на Дворцовой площади собралось больше ста тысяч ленинградцев!

Впрочем, собираться люди начали еще 19 августа днем. Пришли к стенам Мариинского дворца, стали возводить баррикады, предлагать помощь. Помню, бабушки - наши замечательные питерские бабушки - даже принесли в Ленсовет горячие пирожки! А в 14 часов у стен дворца прошел первый митинг. Он был стихийным - мы просто открыли окна и обращались к народу прямо из своих кабинетов. Сначала говорили через мегафоны, а потом уже на балконе Мариинского дворца оборудовали импровизированную трибуну.

В общем, если гэкачеписты надеялись на поддержку населения, они просчитались. В Ленинграде даже обком КПСС себя никак не проявил. Коммунисты не собирали людей ни на какие мероприятия, они просто затаились. Помню, после указа о роспуске КПСС 23 августа я поехал в опечатанный Смольный и выдавал личные вещи первому секретарю обкома Борису Гидаспову из его кабинета. Там на столе стоял засохший зав­трак и чай - то есть 19 августа Гидаспов так разнервничался и переволновался, что просто покинул Смольный! Заходим мы в кабинет, Борис Вениаминович снимает салфетку и берет стакан с чаем. Я ему говорю: «Не пейте!» А он, видимо, меня неправильно понял, ответил: «Это всего лишь чай, он не отравлен. Я не собираюсь травиться!» - «Да дело не в этом, - говорю я, - просто ваш чай уже заплесневел».

Позже, когда страна прошла через потрясения, меня не раз спрашивали, не пожалел ли я о своей борьбе за демократические ценности. Могу четко сказать - нет! Я до сих пор считаю, что существовала необходимость разрушить тоталитарный режим и что было естественное желание людей жить в условиях свободы. Другое дело, что демократия есть только механизм власти, она сама по себе не гарантирует правильных решений. А не все решения впоследствии были правильными.

Моя семья тоже пострадала от реформ. Например, мои родители, так же как и многие другие пенсионеры, потеряли все свои сбережения. Когда в 1997 году умер отец, мы получали вклад с его сберкнижки. Этих денег хватило ровно на три бутылки водки для поминок, хотя до этого у него на счете было около пяти тысяч рублей. Однако отец, хоть и видел, что происходит со страной, никогда не ругал меня за участие в демократическом движении. Он работал в Балтийском пароходстве, был механиком на торговых судах, которые ходили в Европу. И он видел, как можно жить при демократии, и понимал, за что я борюсь...

Записала Юлия ЛИ