Верность профессии

«Поезд из блокадного Ленинграда ушел без меня»

В шестилетнем возрасте будущий главный психиатр Санкт-Петербурга Людмила Рубина приняла самостоятельное решение отказаться от эвакуации и остаться в городе, который фашисты взяли в кольцо

Обычный больной человек вызывает сочувствие, а психически больной в большинстве случаев - насмешку и презрение. Каким же надо обладать сердцем, чтобы, ежедневно имея дело с такими пациентами, не переставать видеть в них личность. Заместитель главного врача Центра восстановительного лечения «Детская психиатрия» Людмила Рубина, посвятившая работе с психически больными всю жизнь, не только замечательный человек и врач от Бога, она - известный реформатор, создавший детскую клинику с новыми условиями пребывания, где маленькие пациенты перестали чувствовать себя изгоями общества. При участии Рубиной немало позитивных изменений произошло и во взрослой психиатрии. Тысячи людей благодарны Людмиле Павловне за своих близких. А она благодарит судьбу за то, что дала ей возможность творить добро.

Мечтала стать детским хирургом, а стала психиатром
- Людмила Павловна, такая верность профессии бывает только у потомственных врачей. У вас в роду были медики?
- Медики были, а психиат­ров - нет. Я стала первой. Правда, в детстве мечтала стать детским хирургом.
- А когда «заболели» психиатрией?
- Когда училась на третьем курсе Ленинградского педиатрического института и встретила своего учителя Семена Семеновича Мнухина, именем которого сегодня назван Центр восстановительного лечения «Детская психиатрия». Именно тогда я поняла, что буду только психиатром. А произошла эта встреча случайно. Моя приятельница со старшего курса предложила мне сходить к нему на лекцию. Я увидела человека, который жил, сопереживая людям, и в любой ситуации стремился помочь больному. Я ни разу не видела его раздраженным. Он нам говорил, что, приходя в больницу, о своих личных проблемах нужно забыть. С тех пор я так и делаю. Когда ко мне приходит больной, для меня существуют только его проблемы. Даже если я не испытываю к нему симпатии как к человеку, я всегда помню одно: он пришел ко мне за помощью.

Торт из чечевицы
- Сильный характер вы сами воспитали или это врожденное?
- Я была очень самостоятельная чуть ли не с пеленок. У меня на все была своя точка зрения, и я ее отстаивала, а родители прислушивались.
- Остаться в Ленинграде во время блокады - это было тоже ваше решение?
- В начале войны мне было шесть с половиной лет. Я хотела остаться с бабушкой, которая категорически отказалась уезжать из города. Ей было 83 года. Но мама все равно привезла меня на вокзал, откуда уходили «детские» эшелоны. А я спряталась за киоск. Это был последний состав, которым эвакуировали детей. Поезд ушел без меня, а на полпути его разбомбили фашисты. Погибли все.
- Получается, вы сами себя спасли. А как пережили блокаду?
- Мама работала на военном заводе и была на казенном положении, а папа уехал на фронт. Поэтому я жила у бабушки в Удельной. Мне не было страшно, просто все время очень хотелось есть. Помню, как в начале 1943?го­ в Ленинград на несколько дней приехал мой дядя. Он привез мешок чечевицы и мясо только что погибшей от бомбежки лошади. Это нас и спасло. Дядя варил нам чечевицу, и она казалась мне такой вкусной, что я мечтала есть ее всегда, а после войны - спечь из чечевицы торт. А когда наступила весна, соседка приносила нам каждый день по одной репке и морковке. Овощи она выращивала сама. Это уже были витамины. Потом и маме выделили от завода грядку возле Мечниковской больницы. У нас выросла очень большая и красивая капуста, но всю ее украли. Мама плакала, а люди приносили нам оставшиеся от капусты листья. Мама тушила их в воде и добавляла одну картофелину. Получалась хряпа. Это был замечательный суп. В конце лета стали появляться американские соевые консервы. Стало совсем хорошо жить. А в сентябре я переехала на Фонтанку к маме и пошла в школу, сразу во второй класс.
- Почему не в первый?
- В первый класс я пошла в 1942 году, но училась там недолго, всего два месяца. Я сама пошла определять себя в школу. В помещении никого не было, я открыла дверь, зашла в класс и села за парту. Пришли дети с учительницей, она спросила, кто я такая. Так я стала первоклас­с­­ницей. Потом ходить одной в школу стало страшно - на улицах было много трупов людей, умерших от голода. Меня боялись выпускать, и я гуляла на балконе. Однажды бомба попала в наш дом и разрушила стену, к которой примыкала наша квартира. Дом восстановили прямо во время войны.
- Вы пережили разные общественные потрясения. Какое из них, по вашим впечатлениям, было самым тяжелым для народа?
- Смерть Сталина. Я помню, как студенты оплакивали его, считая это большим личным горем, да и многие взрослые были в смятении, думали, что жизнь кончилась. В нашей семье из Сталина не делали идола, но и не критиковали его. Хотя у моего отчима брат погиб на Соловках. А моя бабушка (она пережила блокаду и умерла в 97 лет) всю жизнь была глубоко верующая. В ее комнате в красном углу висела икона. Я к ней ездила на выходные, когда была студенткой. Помню, как к бабушке пришли люди агитировать голосовать за Сталина, хотя, кроме него, голосовать было не за кого. Осматривая квартиру, они спросили: «Вы в Бога верите?» - «Да, всю жизнь верю!» - смело отвечала бабушка. А они ей опять: «Ну как же, у нас коммунизм, а вы молитесь!» А бабушка у меня ядовитая была. «Каждый день молюсь, - говорит, - и все за Сталина».

В психиатрию идут не за легкой жизнью
- Как складывалась ваша карьера после окончания Педиатрического института?
- Меня сразу назначили главврачом Выборгского психиатрического диспансера. Это было в 1958 году, когда психиатров не хватало, а главных - тем более. В то время мой учитель Мнухин комплектовал из своих ординаторов и аспирантов всю городскую психиатрию. В 1960-м я закончила ординатуру, но свое образование продолжала всю жизнь. Часто вспоминаю наши клинические разборы. А какие были врачи! Это были не просто специалисты высокого класса, а всесторонне образованные и интеллигентные люди. Сейчас таких встретишь редко.
- Вы лояльны к больным, но говорят, что очень строги к подчиненным. Они вас боятся?
- Да, некоторые считают меня даже злой, потому что я много требую. Например, заставляю их понимать, зачем к ним обращаются больные. А сама хочу понять, что они делают для своих пациентов. С некоторыми подчиненными мне приходилось расставаться.
- За что вы увольняли сотрудников?
- За формализм в работе, а также за то, что на больного смотрели свысока. Я не терплю, когда врач пренебрежительно относится к больному, показывая свое величие. Пациент для врачей - это все.
- Зачем такие люди шли работать в психиатрию?
- Психиатрия привлекала специалистов, которые интересовались этой областью медицины и понимали, что, кроме них, никто не сможет понять больного и помочь ему. А были врачи, которые искали места, где меньше ответственности, ведь психиатрия очень долго была, да и сейчас остается довольно закрытой областью, ее редко проверяют. Если к врачу обращается психически больной человек, то и отвечать за свои действия ни перед кем не надо - так некоторые врачи представляют себе работу. Были и случайные люди, которых хватает везде - и в психиатрии, и в хирургии, и в терапии.

Есть такое слово - «надо»
- Вы много лет занимали пост главного психиат­ра города и за это время серьезно преобразовали систему психиатрической помощи детям. Какой она была до этого и какой стала сейчас?
- Я была главным детским психиатром города с 1973  по 1993 год, а потом стала главным специалистом и по детской, и по взрослой психиатрии. После чего меня назначили главной по всему Северо-Западу. За эти годы многое удалось поменять в лучшую сторону. Детская психиатрическая больница на Песочной набережной открылась в 1957 году. Тогда всех, независимо от возраста и заболевания, госпитализировали в одно отделение. Мы разделили детей по возрасту, заболеваниям и форме - острой или хронической. А потом стали оказывать им не только медицинскую, но и социальную помощь. Возили детей на экскурсии, в театры, устраивали им концерты, чтобы они чувствовали себя более комфортно.
- Постоянно имея дело с тяжелыми пациентами, вы никогда не хотели оставить это дело?
- Усталость, конечно, была, но не от больных, а от общения с представителями властных структур и бесконечной борьбы за площади, обучение, врачей. Но я с детства усвоила: есть слово «надо». Мне всегда говорили: ты выбрала очень тяжелую стезю. А в психиатрии иначе нельзя - надо жить бедами тех людей, которые к тебе приходят за помощью.

Нина БАШКИРОВА
Фото Святослава АКИМОВА